В последние годы из уст российской интеллигенции нет-нет, да и прозвучит похвала в адрес Ежи Гедройца (1906-2000) – польского публициста, политика, автора широко известной доктрины УЛБ (в соавторстве с политологом Юлиушем Мерошевским), появившейся в 1950-х гг. УЛБ – акроним, означающий Украина-Литва-Белоруссия – страны, чья независимость, согласно Гедройцу и Мерошевскому, послужит на благо польских интересов. Авторы доктрины УЛБ настаивали, что стремление удержать в руках территории нынешних Литвы, Белоруссии и Украины лишат Польшу потенциальных союзников в лице элит этих стран, которые могут стать таковыми только при условии их суверенитета, как от Польши, так и от России.
Поэтому для Варшавы лучше отказаться от идеологии ревизионизма, прекратить мечты о возвращении т.н. «восточных территорий», а, напротив, навсегда отдать их Вильнюсу, Минску и Киеву, и всячески поддерживать желание этих столиц обособиться от Москвы.
Расчёт оказался верным, и с позиций сегодняшнего дня можно смело утверждать, что главным препятствием для нормальных отношений этих стран с Россией является позиция элит, играющих на противоречиях России и Запада. Идея независимости всех постсоветских республик подаётся как абсолютное добро. Желание слиться в единый крепкий политико-экономический евразийский кулак – как проявления агрессивного империализма. Хотя геополитические потери от развала СССР не идут ни в какое сравнение с теми, пардон за банальность, «выгодами», которые будто бы обрели новоиспечённые государства в результате своего суверенитета.
Гедройц преподносится сейчас чуть ли не как искренний друг России и русских. Не кривя душой, скажем, что доля правды в этом есть. Но очень небольшая. Он не был полоумным русофобом. Он любил русскую литературу и восхищался ею. Он не позволял себе истеричных выпадов в адрес нашей страны. Он был мягок, интеллигентен, тактичен и дипломатичен. Он выступал за диалог с Россией, но единственным условием этого диалога видел отказ Кремля от попыток собрать воедино постсоветское пространство. Поляков он призывал отказаться от польского империализма (т.е. претензий на «восточные территории»), а русских – к отказу от русского империализма (т.е. желания воссоздать СССР или Российскую Империю).
Но даже при такой формулировке его требования к Польше и России были неравнозначны!
Полякам он предлагал отказаться от земель Киевской Руси (если вести речь об Украине и Белоруссии). Россию же призывал отказаться навсегда от части древнерусского исторического наследия. Это всё равно, что предложить полякам отречься от Гнезно (столицы древнепольского государства) и Великопольского воеводства, где этот город расположен – колыбели польской государственности.
Если же говорить о призывах к России отбросить всякие попытки привлечения Литвы на свою сторону, в том числе посредством включения её в свой состав, как это имело место в Российской Империи и СССР, то тогда Польше Гедройц мог бы предложить сделать пропорциональный поступок – отказаться от Кашубии, находящейся у германской границы. Да, кашубы – славянский народ, т.е. родствен полякам (литовцы русским этнически не родственны), но кашубы – отдельный народ. Со своей психологией, языком, культурой. Во время Второй мировой кашубы, уже до того значительно онемеченные, шли в ряды вермахта, а не Войска Польского. После 1945 г. многих кашубов поляки в отместку изгнали из Польши, а оставшихся принялись полонизировать. Сейчас кашубы стараются сохранить свой язык и культуру под напором польскости.
В польских СМИ восхваляются идеи Гедройца, но никто не задаётся вопросом, а что на практике получили белорусы и украинцы после того, как идеи Гедройца воплотились в жизнь? Безработицу, разруху, падение уровня жизни, бешеный рост наркомании, проституции, криминализацию общества, появление обнаглевших олигархов, продажных нацэлит, отсутствие уверенности в завтрашнем дне и, главное, полную геополитическую беззащитность перед Западом! Украина уже знает, что это такое, терять земли без войны (Румыния отобрала через суд шельф у остров Змеиный). Белоруссия знает, что это такое, когда по указке из Варшавы вдруг начинаются уличные бунты (белорусская оппозиция состоит из огромного числа местных поляков).
В польских СМИ много говорится и о том, что приобрела Польша в результате распада СССР. Но ни слова о том, что от этого потеряли другие страны. Ведь не секрет, живи сильный и крепкий СССР до сих пор, вероятность возникновения войны в Ираке, Югославии, Ливии была бы минимальной! Значит, не гибли бы под натовскими бомбами иракские, сербские, ливийские дети.
Если Гедройц работал над идеей ослабления СССР, значит, в этом есть и его доля вины. Как и в том, что в ходе «создания» «обновлённого» и «демократического» постсоветского пространства кровь лилась рекой в Осетии и Чечне, Таджикистане и Молдавии, Карабахе и Фергане.
Заключительная ремарка. Род Гедройцев – древний литовский княжеский род, ведущий свое происхождение, согласно родовому преданию XVI века, от легендарного князя Гедруса. Гедройц – польская версия произношения. По-литовски название рода звучит «Гедрайтис». Многие представители этого рода ополячились и были ярыми противниками России и участвовали в польских восстаниях. Многие, но не все. Значительная часть потомков Гедруса, напротив, служили России, где оказались в силу разных исторических перипетий. Назовём лишь самых известных.
Вера Игнатьевна Гедройц – первая в России женщина-хирург. В русско-японскую войну находилась непосредственно в районе боевых действий. С войны она увезла две награды: золотую медаль «За усердие» на Анненской ленте, полученную за деятельность во время боёв при Шахе, и серебряную медаль «За храбрость» на Георгиевской ленте, врученную лично генералом Н. П. Линевичем (этническим поляком) за героические действия по спасению раненых в ходе Мукденского сражения.
Константин Каэтанович Гедройц – известный русский и советский почвовед-агрохимик, основоположник коллоидной химии почв, академик АН СССР.
Раиса Адамовна Гидройц (фамилия её несколько изменилась, а после замужества она взяла фамилию мужа – Кудашева) – русская и советская поэтесса, писательница, автор слов знаменитой детской песни «В лесу родилась ёлочка», которую знает каждый русский ребёнок.
Пётр Розживин
Представитель старинного рода литовских князей Гедройцев. Окончил лицей в Варшаве. В Варшавском университете изучал право (1924-1929) и историю (1930-1931). Работал референтом в министерстве сельского хозяйства (1929-1935), позднее руководил одним из отделов в министерстве промышленности и торговли (1935-1939).
В 1930 стал редактором еженедельника «Dzie? Akademicki» (приложения к «Dzie? Polski») и вскоре преобразовал его в «Bunt M?odych» («Бунт молодых»), выходящий дважды в месяц. В 1936 двухнедельник сменил название на «Polityka» и стал влиятельным еженедельником.
С началом Второй мировой войны оказался в Румынии. Был секретарём посла Польши в Румынии Р. Рачиньского (1939-1940), затем начальником польского отдела при посольстве Чили в Румынии (1940), затем сотрудником английского посольства в Бухаресте (1941). Солдатом Отдельной Карпатской бригады участвовал в ливийской кампании, затем руководил отделом печати в штабе корпуса генерала Андерса (1941-1944). В 1945 стал начальником европейского департамента министерства информации правительства Польши в Лондоне.
В эмиграции
Основал издательство «Instytut Literacki» в Риме (1946). С 1947 издательство располагалось в Мезон-Лафите. Издательство в 1947-2000 выпускало эмигрантский ежемесячный литературный журнал «Kultura», главным редактором которого был Гедройц. Журнал стал центром польской политической и общественной мысли не только в эмиграции, но и в Польше, где распространялся нелегально. На его страницах публиковались Симона Вейль, Альбер Камю, Т.С.Элиот, Чоран, Жанна Эрш и другие европейские интеллектуалы. В серии «Biblioteka „Kultury“» («Библиотека „Культуры“») издано более 600 книг, в том числе переводы произведений А. Д. Сахарова, А. И. Солженицына и других русских авторов. К деятельности издательства и участию в журнале привлёк выдающихся польских эмигрантских писателей и публицистов Юзефа Чапского, Чеслава Милоша, Витольда Гомбровича, Густава Херлинг-Грудзинского, Ежи Стемповского, Зыгмунта Хаупта, Анджея Хцюка и других.
Помимо «Культуры», под руководством Гедройца с 1962 в Париже выходил ежеквартальник «Zeszyty Historyczne» («Исторические тетради»), публиковавший материалы по новейшей истории Польши и соседних стран (Латвия, Литва, Россия, Украина) - аналитические статьи, публикации документов и воспоминаний.
Был также членом редколлегии русского эмигрантского журнала «Континент» и украинского журнала «Виднова».
Награды и звания
Офицерский крест Румынской короны (1930), эстонский Орден Белой Звезды (1932, офицерский крест ордена Почётного легиона (1996), литовский Орден великого князя Гедиминаса (1998).
Был единственным, кто отказался принять высшую награду Польши Орден Белого орла в знак неприятия складывавшихся в стране после 1989 отношений.
Доктор honoris causa Ягеллонского университета (1991), Вроцлавского университета (1998), Варшавского университета (1998), Университете Марии Кюри-Склодовской в Люблине (2000). Почётный гражданин Литвы (1997).
Сейм Республики Польша провозгласил 2006 год годом Ежи Гедройца. 100-летие со дня рождения Ежи Гедройца включено в отмечаемые под эгидой ЮНЕСКО памятные даты.
Награды и звания
Был единственным, кто отказался принять высшую награду Польши Орден Белого орла в знак неприятия складывавшихся в стране после отношений.
Сейм Республики Польша провозгласил 2006 год годом Ежи Гедройца. 100-летие со дня рождения Ежи Гедройца включено в отмечаемые под эгидой ЮНЕСКО памятные даты.
В Минске одна из улиц нового микрорайона Брилевичи названа именем Ежи Гедройца.
Напишите отзыв о статье "Гедройц, Ежи"
Ссылки
Отрывок, характеризующий Гедройц, Ежи
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул. Ежи Гедройц (1906-2000) — польский и белорусский публицист, политик, мемуарист, основатель и главный редактор польскоязычного журнала Kultura , а также соучредитель издательства Instytut Literacki . Ниже размещена его беседа с Натальей Горбаневской, опубликованная в журнале "Континент", 1991. №68.
Jerzy Giedroyc, Maison-Laffitte, 1987, photo by Bohdan Paczowski
Наталья Горбаневская : Парижская "Культура” — как само название журнала, так и имя его главного редактора Ежи Гедройца — в шестидесятые — семидесятые годы для моего поколения, да и для людей лет на десять старше и особенно младше нас, была легендой. И не только для тех (отнюдь немалочисленных), кто читал по-польски, тем более, что даже я, живя в Москве, видела всего несколько номеров журнала да пару книг, изданных в его "Библиотеке". Но были уже два "русских” номера "Культуры" (избранные тексты в русских переводах), и они ходили из рук в руки в самых широких кругах. Были какие-то упоминания в передачах "враждебных голосов" — все это и складывалось в легенду. Действительность оказалась богаче легенды. "Культура” — это не только ежемесячный журнал "Культура", это еще и ежеквартальник "Зешиты хисторычне” ("Исторические тетради”), и целое издательство "Инстытут литерацкий” ("Литературный институт"). Собственно, и это — не только издательство, а крупный культурнополитический центр, занявший в жизни польского общества исключительное место.
Стало уже, кажется, общеизвестным фактом, что редакция "Культуры” стояла у колыбели "Континента”. И можно сказать, что ни с какими другими кругами никакой эмиграции (включая русскую) наше сотрудничество не было столь плодотворным, как с "Культурой". Когда я позвонила Ежи Гедройцу и сказала, что хочу взять у него интервью для "Континента”, он несколько удивленно спросил: "На какую тему?” (полагая, видимо, что на все текущие вопросы я могу найти ответы в номерах "Культуры”). ”0б эмиграции, — сказала я. — О сегодняшней роли эмиграции. Для меня Вы более, чем кто-либо другой, символ эмиграции — не только польской, но всей эмиграции из стран коммунистического блока”.
— Пан Ежи, "Экс либрис", ежемесячное приложение к газетам "Жице Варшавы" и "Час краковский", недавно посвятил эмиграции специальный номер. В этом номере, кстати, что очень приятно, напечатана статья Виктора Ворошильского о "Континенте". И там же я прочитала статью представителя "Культуры" в Скандинавии, который говорит, что польская политическая эмиграция потеряет смысл своего существования, как только будут проведены свободные парламентские выборы. Вы тоже так считаете?
— Нет, я с этим не вполне согласен. Конечно, можно говорить об известной независимости Польши после того, как пройдут выборы в свободный парламент, но это еще всего не решает: новоизбранный парламент должен принять новую конституцию — сейчас никто не знает, как она будет выглядеть, — и только после этого следует провести новые президентские выборы. Это значит, что если Валенса и останется на посту президента, то будет избран в соответствии с законом, и само его избрание будет означать, что он прошел проверку у избирателей. Только после этих выборов можно будет говорить о каком-то конце эмиграции. Вдобавок, для меня это не конец, поскольку и в дальнейшем, даже, скажем, при положительном отношении ко всем переменам, которые наступят, все равно остается масса дел, которые можно решить только на Западе с помощью эмиграции. Она может быть настроена в целом положительно, без принципиального отрицания устанавливающегося строя, но она нужна.
Лучший пример — сегодняшние цензурные проявления, с которыми мы сталкиваемся все чаще. Есть целый ряд вещей, которых нельзя напечатать в Польше. Я уж не говорю о своей статье, которую ’’Свободная Европа” отказалась передать, а газеты ”Жице Варшавы” и ”Жеч-посполита” — напечатать..., но таких вещей все больше. Вот, например, Казимеж Орлось (автор романа "Дивная машина", напечатанного в NN 11—14 "Континента". — Н.Г.) написал очень резкое письмо в редакцию "Газеты выборчей” по поводу Литвы, и сначала Адам Михник (главный редактор "Газеты”. — Н.Г.) сказал ему — а у них вполне дружеские отношения, — что письмо, конечно, будет напечатано, а на следующий день оказалось, что для письма "нет места”. Тогда Орлось пошел в "Жице Варшавы", и тут ему — прямо как это было со мной — сразу отказали. Я знаю и другие случаи, но не могу сейчас привести фамилий, так как получил эти сведения в частном порядке. Так, например, не допустили в печать статью о польско-немецких отношениях.
— В Польше сейчас, когда мы с Вами разговариваем, еще действует не свободно избранный и, следовательно, не представительны й парламент. Однако президент Польской Республики в изгнании Рышард Качоровский вручил новоизбранному президенту Леху Валенсе хранившиеся в Лондоне символы президентской власти. Сделан также ряд других шагов, свидетельствующих о том, что лондонские власти в изгнании признают сегодняшнюю Польскую Республику прямой и законной наследницей довоенной Республики — Второй Речи Посполитой. Как Вы к этому относитесь?
— Я отношусь к этому критически. Проще говоря, это должно было произойти только после парламентских выборов, так что не следовало с этим так спешить. Сейчас они передают в Польшу государственную казну, передают все находящееся в Лондоне польское имущество и до конца года намерены передать все. Между тем, есть целый ряд эмигрантских учреждений, которые, по моему глубокому убеждению, должны сохраниться, ибо они обладают огромным культурным значением, и продолжение деятельности которых из Польши никто обеспечить не сможет. Это, прежде всего, Исторический институт имени Сикорского в Лондоне, Польская библиотека в Париже и Польская библиотека в Лондоне. Эти культурные центры должны быть материально обеспечены на будущее. Значит, если даже лондонский политический центр ликвидируется, деньги должны пойти на деятельность этих учреждений.
— Если я правильно поняла, президент Качоровский обещал передать символы президентской власти после того, как пройдут не только президентские, но и парламентские выборы, но после выборов президента изменил свое решение...
.
— Нет, он этого так прямо не говорил. Были такого рода резолюции Национального Совета, которые он принимал к сведению, но по конституции — и это Качоровский ясно сказал в США, зде был перед выездом в Польшу, — такое решение входит в полномочия президента, который не обязан ни с кем консультироваться. Так что формально он имел право так поступить, но верно, что он сделал это, не консультируясь ни с какими эмигрантскими политическими центрами.
— В этом году исполнится 45 лет "Инстытуту литерацкого", 44 года "Культуре”. Можете ли Вы припомнить напротяжении всех этих лет какую-то фундаментальную ошибку, допущенную редакцией журнала, какое-либо серьезное заблуждение, которое пришлось тяжким трудом исправлять, чтобы вернуться к линии "Культуры"?
— Нет, такого случая не было. Была, конечно, одна принципиальная ошибка. В 1956 году мы выразили поддержку Гомулке. У нас были иллюзии насчет возможности какого-то "социализма с человеческим лицом” или "коммунизма с человеческим лицом”. Но эти иллюзии продолжались недолго — до закрытия еженедельника "По просту”. Как только Гомулка закрыл "По просту” и начал восстанавливать всяческие партийные ограничения, мы отказали ему в доверии. Но, пожалуй, за все время это была единственная серьезная и, к тому же, тактическая ошибка. В целом, по-моему, наша линия всегда была правильной. Что это значит? Это значит, что важнейшими вопросами для нас всегда оставались, во-первых, независимость Польши, дело первостепенной важности, а с другой стороны — нормализация отношений с соседями. То есть, если речь идет о России, мы боремся против коммунизма, но мы хотим нормализовать польско-русские отношения, так или иначе необходимые нам в будущем. То же самое, если говорить о нормализации отношений с Германией. Есть также многочисленные трудности в польско-литовских отношениях: вопрос Вильнюса и т.д. Это все дела, эмоционально очень весомые, в том числе и для меня самого: я сам родом из тех краев, и для меня все эти разногласия между Польшей и Литвой были и остаются весьма горестными, но их надо урегулировать. Я сам чувствами сильно связан с Вильнюсом, но понимаю, что Вильнюс должен быть литовским, точно так же, как Львов, несмотря на несколько веков польской истории, связанной со Львовом, должен быть украинским.
— Следует, конечно, вспомнить, что, сделав огромный вклад в нормализацию польско-русских отношений, "Культура” одновременно напоминала, что между Польшей и Россией лежат еще Украина, Белоруссия, Литва..
— Если говорить о стремлении к независимости таких стран, как Украина или Литва, то мы его в высшей степени поддерживаем. Но не надо забывать и о ряде возникающих проблем. Так, если мы говорим о Белоруссии, то надо отдавать себе отчет, что русификация здесь зашла очень далеко, и я сегодня не знаю, не слишком ли поздно говорить о независимости Белоруссии. Когда же речь идет об Украине, тоже приходится считаться с тем, что значительные площади Украины, особенно левобережной, в большой степени русифицированы. Поэтому мы всегда настаивали — и наше заявление об этом было напечатано в "Континенте” — чтобы по этим вопросам проводился плебисцит. Нельзя требовать, чтобы границы Украины проходили так, как они себе это представляют, — это вопрос воли населения. Есть целый ряд областей, которые хотят быть в составе России, чувствуют себя связанными с Россией, и это необходимо урегулировать.
— Вернемся к нашим журнальным делам. Вы знаете, что "Континент" теперь печатается в Москве — кстати, после двух номеров, напечатанных в Польше. Каждый номер в полном объеме готовим мы, парижская редакция, — по условиям, какое бы то ни было цензурное или иное вмешательство со стороны издательства исключено. При этом вместо трех тысяч мы имеем стотысячный тираж. "Культура" много лет полностью или частично переиздавалась в Польше подпольными издательствами. Теперь она издается легально. Как Вы относитесь к изданию "Континента” в Москве?
— В Польше "Культура” и "Зепшты хисторычне” выходят почти два года. При этом журналы по-прежнему составляются и редактируются в Париже, а в Польше выходит только перепечатка, без прибавления каких бы то ни было материалов и комментариев. Это я считаю очень правильным: отсюда в Польшу можно отправить не больше нескольких сот экземпляров каждого номера, а тираж варшавского издания "Культуры” достигает сейчас 12 тысяч и, думаю, мог бы еще повыситься, если бы лучше работала сеть распространения, которая в Польше, к сожалению, работает очень плохо. Таким образом, "Континет" принял такое же решение, как мы, и этот подход представляется нам вполне логичным. Ибо не следует впадать в преувеличения и в крайней оппозиционности утверждать, что там все плохо. Наша задача — не отказываясь от самой резкой критики, помогать им, и тут роль эмиграции очень велика — и недооценивается. Мы все смотрим, что сделали те или иные организации, но поглядите, какую огромную роль в культурном и даже политическом отношении сыграл, например, Солженицын. Я говорю о его влиянии как на самое Россию, так и на Запад. То же и у нас в области культуры, ибо не следует забывать, как велики культурные достижения разных эмиграций. У нас это, скажем, Милош и Гомбрович, если же речь идет о русской эмиграции, то, не говоря даже о Бунине, есть целый ряд имен, которые здесь все более, популярны.
—Тут, конечно, уместно задать вопрос о названии журнала. Ведь как это выглядит со стороны? Послевоенное время, Восточная Европа и, в частности, Польша отдана на растерзание коммунистам, и вдруг горстка офицеров Польской армии начинает издавать журнал, который называется, допустим, не "Политика”, а "Культура"...
— Знаете, сразу после войны, коща мы начинали нашу работу, я был убежден — а убедился я, кстати, на примере довоенной русской эмиграции в Польше, довольно многочисленной, которую я хорошо знал, был дружен с Дмитрием Философовым и рядом других писателей или политических деятелей в Варшаве, и меня тогда поражали крайние политические разногласия, — так вот, я был убежден, что в эмиграции трудно действовать в каких-то организационных формах, потому что немедленно начинаются расхождения, расколы и т.д. Важнее всего — слово, важнее всего сохранить культурный фактор, который нужно сберечь, защитить, и это — общий язык между нами, эмиграцией, и будущими поколениями. Поэтому мы сознательно выбрали такое название и придаем большое значение вопросам культуры.
— Пан Ежи, мы почти всегда заканчиваем наши интервью вопросом: ”Что хотели бы Вы сказать читателям "Континента”? Я хочу задать Вам этот же вопрос, но с учетом того, что Ваш ответ будет обращен к ста тысячам читателей в России.
— Прежде всего, конечно, это пожелание самой России, чтобы она отряхнулась от прошлого и стала демократической страной. Но для меня лично важнее всего вопрос нормализации польско-русских отношений, и не только в политическом аспекте — тут всегда могут остаться те или иные разноречия, — но в аспекте культурного сотрудничества. Для меня все это всегда было делом очень близким. С коммунизмом я начал бороться еще до войны и продолжал борьбу в эмиграции, но в то же время русская литература была мне очень близка, едва ли в каком-то смысле не ближе, чем польская. Я ведь больше читаю по-русски, чем по-польски, потому что нахожу там больше отвечающих моим интересам писателей и книг, чем в польской литературе. Польско-русское культурное сотрудничество следовало бы углубить. Тем более, что в прошлом у нас прекрасные примеры такого сотрудничества, начиная хотя бы с Мицкевича. Заметьте, например, что перед 1-й Мировой войной польская литература в России была очень популярна, переводили массу польских писателей: Жеромский, Пшибышевский, Сенкевич выходили приложениями к "Ниве”, которые я помню с детства, — это была замечательная форма популяризации литературы и доступа к ней широких масс. Издания на газетной бумаге, неслыханно дешевые. И в их числе много переводов с польского.
— Надо сказать, что переводов с польского на русский в СССР выходило немало. Но при этом писатели, на чье имя был наложен цензурный запрет в ПНР, автоматически становились запретными и в СССР. Сейчас это, естественно, меняется. Из того немногого, что мне известно о тамошних издательских планах, назову одно, что мне самой особенно приятно: в издательстве "Прогресс” готовят переиздание книги Густава Герлинга-Грудзинского "Иной мир" в моем переводе (книга вышла в лондонском издательстве "Оверсиз" — разумеется, небольшим, обычным для эмигрантских изданий тиражом).
— Да, здесь огромное поле деятельности для нас. Вот вы упомянули Герлинга-Грудзинского — для меня его книга чрезвычайно важна, и не только в силу таланта, а тем, что вот человек, который прошел лагеря, столько перестрадал и не испытывает никаких антирусских чувств — общечеловеческие ценности для него важнее. Вот подход, который нужно защищать и пропагандировать. Чего я больше всего боюсь, это как раз всяческих раздутых национализмов. Боюсь, как бы борьба с советизмом, с советизацией, с коммунизмом не превратилась в антирусскую борьбу. Подобные массовые настроения крайне опасны, и мы должны против них бороться. Потому-то — я отвлекаюсь от чисто политических оценок — для меня были такой радостной неожиданностью демонстрации в Москве в защиту прибалтийских стран. Я не знаю, каков Ельцин, но, судя по целому ряду его выступлений, он ведет себя замечательно. И это вселяет надежду.
Загрузка...